Хочется в какой-нибудь пидорский город вроде Барсы или Амстердама, солнце, лежать на плоской крыше снятого на все лето домика. Пожалуй, Барса лучше подойдет.
Видок с крыши, например, вот такой.



С любовью, Пишущий Картридж.

---

Новый Год, как говорится.

Как ни странно, сегодня у меня вполне новогоднее настроение. Дома тихо, спокойно, никакой новогодней шумихи. Да это и к лучшему.

В уходящем году я хочу сказать спасибо тем людям, которые были со мной.

Спасибо!

Спасибо родителям, которые поддерживают и помогают, несмотря на мою лень, ложь и хамство.
Спасибо Леше за то, что хоть и выносит мозг, но остается лучшим на свете старшим братом.
Спасибо Марку за то, что понимает с полуслова. Ты вырастешь лучшим на свете мужем и отцом, уж я-то знаю.
Спасибо Ване за то, что всегда рядом и готов помочь, как бы тяжело ни было.
Спасибо Ане за то, что у меня есть сестра. Не по крови, но по состоянию души. Независимо от расстояний и того, насколько часто мы видимся.
Спасибо Пете за то, что мы всегда вдохновляем друг друга.
Спасибо Малине за то, что всегда поднимает настроение.
Спасибо Фиби за те древние, но такие веселые и сумасшедшие времена.

А самое главное, спасибо тебе, Леночка. Я всегда горжусь тобой. И горжусь тем, что ты со мной. Ты лучшее, что со мной случилось. Пусть у нас будет больше времени в наступающем году!

С праздником, друзья! Всем трэшового две тысячи двенадцатого!

С любовью, Пишущий Картридж.

---

Смерть.

Я не общался ни с Ваней, ни с Катей. С Катей был формально знаком. С Ваней учился в одной группе. Им обоим было 19.

Ваня погиб в автокатастрофе месяц назад.
Катя умерла позавчера.

Мне страшно, когда умирают ровесники, те, с кем еще весной курил у входа в университет.
Мне страшно за Илью, моего однокурсника, который встречался с Катей. И трепетно рассказывал о ней в мае. До него второй день невозможно дозвониться.

Мне страшно за всех, кто мне дорог сейчас, и за тех, кто был мне дорог когда-то.

Илья, держись.

Вечная память.

---

Heey Juude.

Сказать, что концерт МакКартни был незабываем - значит ничего не сказать. Увидеть Пола. Далеко не каждый смертный удостоится этого. И так жаль, что его концерт не может вместить весь мир его поклонников.
Когда он запел Back in the USSR - зал взорвался. Когда Live or Let Die - это было уж совсем неописуемо.

картинка

А потом мы решили заехать в кафе. Идем по переходу через Садовое, и тут за нами погнался какой-то грязный пьяный мужик. Не, если бы я был один, было бы значительно все проще. Я бы просто удрал.
Но когда с тобой две девушки в неприспособленной для бега обуви - это совсем другое дело. Особенно когда им (неудивительно, блин) дико страшно. А тебе страшно за них в такой ситуации. Очень.
Постояв у ближайшего окошка МакДака и проведав обстановку, мы двинулись к машине по другому переходу.
Ну и тут опять он, родимый. Я понимаю, что девочки бежать в такой обуви не могут, и останавливаюсь.
В итоге выясняется, что это охранник в переходе, который почему-то решил, что мы хотим ограбить ларьки с серебряными украшениями.

Я постоял с ним, покурил, поболтал, объяснил, что не надо так пугать людей.
В общем, вполне безобидный чувак оказался.

Вот такой денек.

Впрочем, все хорошо, что хорошо кончается.

С любовью, Пишущий Картридж.

---

Хорошее. Только хорошее.

Знаете, мне сегодня хочется написать что-то очень хорошее. Я даже не знаю, почему.
Знаете, иногда одного дня достаточно, чтобы понять, как дорог человек.

Завтра мы идем на концерт МакКартни Сэра Пола Джеймса МакКартни. И меня заранее наполняет восторг, что такой незабываемый концерт пройдет с теми, кого я не забуду никогда. Что бы ни случилось.

Меня взяли на игру "Железный Предприниматель", и мне очень хочется, чтобы этот вечер тоже не прошел зря. Чтобы я смог научиться чему-то новому.

Мне хочется, чтобы кое-кто всегда испытывал радость жизни и помогал ее испытывать мне. Думаю, вместе у нас получится радоваться каждому дню этой жизни. Хотя бы понять, что нам осталось каких-то жалких 50 лет, и попросту нет времени на тоску и бессмысленное уебанство бездействие.
Черт. Совсем нет времени. Не, ну правда. Совсем-совсем.

Недавно мне надо было быстро придумать 10 фраз о себе. И вот, что получилось.

вот он, вот он, список моей мечты

1. мне все чаще хочется подойти к кому-нибудь на улице и уебать его по голове, хотя бы потому, что я не тварь дрожащая и право имею.
2. любовь - это так весело, что даже искусство нервно курит в сторонке.
3. тем, кто, стоя на крыльце МГИМО, рассуждает о сортах марихуаны, тоже хочется уебать по голове
4. у меня есть человек, который умеет все сделать "неодинаковым". но только, блин, когда захочет )
5. поезда метро умеют ездить в обе стороны.
6. я никого не боюсь, потому что периодически получаю удовольствие от унижения (словесного, конечно) тех, кто мне неприятен
7. дерьмо - это когда вроде близкому человеку неожиданно, оказывается, на тебя глубинно похуй
8. словом и пистолетом можно добиться большего, чем просто словом
9. религия и философия гораздо интересней, чем тряпки и тусовки
10. манипулировать людьми - это самое грязное занятие. и манипуляторам тоже хочется уебать по голове. лучше топором.

Ну и напоследок процитирую Сэнди.

цитата

"Секс - это конечно не главное, но все-таки лучше, черт возьми, когда он есть."

С любовью, Пишущий Картридж.

---

Официальное обращение к рабе Божией Наталии.

Предыстория: Неадекватная девочка так меня возненавидела, что решила при всем честном народе погладить мою щеку своей ладошкой. Именно погладить, потому что ударом это не назовешь.

Итак.

Слушай меня, истеричная шлюха.

Во-первых, мне смешно. Ну куда неадекватней, деточка, ну куда?
Во-вторых. Ну чего ты добилась? Унизилась? Была б способна на самоконтроль - окатила бы холодным презрением, а не горячей ладошкой.
В-третьих. Я польщен. Ненависть - чувство сильное. Ненависть нужно заслужить.

Ты осталась одна. Одна. Одна-одинешенька. Toute seule. وحيد.
Я готов смаковать это на всех языках.
Потому, что однажды.. (ну, вдруг?) Костя куда-нибудь денется. Найдет истеричку по-привлекательней. Ну, все поняли. И ты опять останешься..

Одна. Одна-одинешенька. Solitario. Toute seule. وحيد.

Надеюсь, что это будет не так.

Ну а вдруг?

С любовью и нежными поцелуями, Пишущий Картридж.

---

Выстрелы.

Зоопарк - Выстрелы.


Каждый день ты просыпаешься с мыслью:
"А не последний ли это день?"
Ты чувствуешь себя так, будто у тебя
На спине татуировка - мишень.

más palabras

Ты задаешь себе старый вопрос:
"Ну и как будем дальше жить?"
И ты сам себе отвечаешь:
"Все это глупости, их нужно забыть."

Каждый день это - меткий выстрел,
Это выстрел в спину, это выстрел в упор.
За все эти годы можно было привыкнуть,
Но ты не привык до сих пор.
Каждый день это - меткий выстрел
И выверен прицела створ.

Незнакомцы приносят к тебе вино -
Им лестно с тобой пить.
И, ты веришь, что все они прекрасные люди,
Ведь иначе и не может быть.

И они приходят, и они уходят,
И их прощания безмерно пылки.
Но в конечном итоге тебе остаются
Лишь грязная посуда и пустые бутылки.

И потом они говорят о тебе:
"Он мой лучший друг, я с ним пил!"
А ты не помнишь имена этих "лучших друзей",
Они ушли, и ты их забыл.

Они стреляют, и стреляют метко,
Стреляют в спину, стреляют в упор.
За все эти годы можно было привыкнуть,
Но ты не привык до сих пор.
Каждый день - это меткий выстрел
И выверен прицела створ.

Помнишь ли ты, о том, как вы с ней
Танцевали в последний раз ?
Ты знал, что этот раз последний
И ты не мог оторвать от нее своих глаз.

И группа играла громко,
И в зале был притушен свет.
Ты пытался объяснить ей что-то,
Но она лишь улыбалась в ответ.

Вы ушли, когда вечер подходил к концу
И ты помнишь, как сейчас,
Ты сказал ей: "Отдай мне свою любовь!"
Она ответила тебе: "Бог подаст!"

И это был самый меткий выстрел.
Выстрел в лицо, выстрел в упор.
Это было давно, прошло столько лет,
Но боль не прошла до сих пор.
Каждый день - это меткий выстрел
И выверен прицела створ.

Вчера вечером на улице ты встретил ее,
Еще не взошла луна,
И в темноте ты не видел ее лица,
Но ты же знал, ты же знал, это была она.

Она танцевала на пустой мостовой,
И оглянувшись, увидев, что вокруг нет людей,
Она остановилась. И, обняв,
Поцеловала того, кто был рядом с ней.

Она стреляла, не целясь, но метко.
Выстрел в сердце, выстрел в упор.
Тебе было больно и как-то неловко,
И ты чувствовал себя, словно вор.
Каждый день - это меткий выстрел
И выверен прицела створ.

Ты боишься выходить из дома,
Ты начал бояться людей.
Ты боишься знакомых и незнакомых.
Учреждений и очередей.

Лучшие друзья, любимые женщины,
Которых, как реки, не повернуть вспять.
Служебные псы и казённые люди,
Все научились метко стрелять.

В тебя стреляют - значит не просто так,
Стреляют - значит ты заслужил.
Наверное, ты слишком опасен, мой друг,
Не слишком ли долго ты жил?

Они стреляют стоя, лежа, с колена,
Из-за угла, но всегда в упор.
Сколько раз ты уже умирал?
Так почему же ты жив до сих пор?
Каждый день - это меткий выстрел
И выверен прицела створ.

Но каждый раз приходит под ночь
И вот когда ты ложишься спать,
Ты задаешь себе старый вопрос:
"Ну а будет ли завтра
новый день опять?"



Майк Науменко.

---

Чертово рацио.

с утра звонок. от папы. "давай нормально поговорим, по душам."
ну, пошли вечерком в кафе, посидели. Поговорили.

неожиданно - вопрос про Л. "что, да как, да поподробнее". ну, рассказал я в целом. "и что у вас за общение?" ну, встречаемся, как бы. любовь и все такое.
"ну, надо будет пересечься всем вместе".

пересказываю ей все это.
реакция: сначала полные штаны счастья, радостные твиты вперемешку со страхом и все такое. (как в принципе и ожидалось). потом мой очередной парафраз ради более прямого и ясного звучания, и все полетело к чертям собачьим. (они меня убьют однажды, эти переформулировки)

дальше, блядь

опять всплыл загон про разницу, про время, которого у нас якобы нет.
тот ее чертов разговор с сестрой снова всплывает.

блядь, ничего не выйдет, да? опыт, нахуй, у вас, ребят?
а сама ты что сказала? планы на будущее? 10 лет? может тебе дату смерти еще сообщить?

что блядь? рамки временные не совпадают? я не ослышался?
прости, забыл, что у тебя вся жизнь на 30 лет вперед по минутам расписана. простите великодушно меня, крепостного дурака.

любовь у тебя такая? да? то она вдохновлена, то она "реалист". да откуда эта уверенность ? откуда такая, нахуй, уверенность в том, что ты заранее знаешь сценарий?

и в заключение повторюсь:

что это, блять, за любовь такая, любовь без веры? любовь без капли веры - это же дохлый номер.

где вера?



C любовью, ПишКарт.

---

Столько мыслей. Столько чувствий.
И не формулируются, вот не хотят укладываться в прозу беспроводной клавиатуры.

Я исчезаю. Медленно, пальцы становятся прозрачными, сквозь грудь уже видно бешено бьющееся, горячее сердце. Хочется кричать, но будто отключили звук, и тишина становится все более тяжелой.
Пальцы автоматически бьют по буквам. Стук прекращается неожиданно, комната пуста. Можно почувствовать себя гостем, лишним, потому что самого тебя, настоящего, тут уже нет. Я растворился в книжной пыли, в запахах музыки и международных переговоров.
В пустом флаконе Guerlain Homme. В фортепианных педалях. В нежно мерцающих огоньках работающего интернета.

Я исчез, но я обязательно вернусь. Обновленный. Свежий. Я появлюсь неожиданно. Чтоб видеть истинные эмоции на ваших лицах. На ваших наглых, вульгарных, тупых физиономиях.

У меня все. Чернил мало осталось.
С любовью. Пишущий Картридж.

P.S. Як.Вл. получил сегодня [phone] очков в моих глазах. За поднятие настроя Лене, разговор со мной. И за мысли про глобализацию и Апокалипсис.

---

Знаете, такое ощущение, что чем сильнее начинаешь крутиться, тем больше жизнь захватывает тебя, и это так здорово.
Правда страшно иногда, что хочешь успеть и то, и это, и встретиться с кучей охренительных людей, и старых друзей не забыть.. И понимаешь, что вот так, неделя за неделей, года пролетают.. и чем быстрее крутишься, тем, кажется, меньше успеваешь.
Живешь в семье - значит уделяй внимание родителям, не будь потребителем. Это с одной стороны верно, а с другой - все-таки уже так хочется все свое время проводить по своему графику, без насильственных изменений со стороны "старшего поколения" !

Хочу не уставать и не думать о лишних вещах. Не заполнять голову попытками решений идиотских, пустых проблем. Быстрее, сильнее, выше!



Надо бросать курить.

С любовью, Пишущий Картридж.

@темы: franchement

---

Захар Прилепин. Жилка.

Жилка.

– Ты жестокий, безжалостный, черствый, ледяной. Ты врешь, всё, всегда, всем, во всем. Ты не любишь меня, ты не умеешь этого.
Потом, много лет спустя к словам «я люблю тебя» всегда начинает крепиться подлое «но». Я люблю тебя, но. И я тебя люблю. Но…
И действительно – любят. Но ты слишком часто обижал меня. Но ты слишком много оскорбляла меня.
– Уйди! Уйди из этого дома!
Мне все равно надо было уходить, и я вышел за дверь. Она громко захлопнулась у меня за спиной и сразу хрустнула вслед, как передавленной костью, с остервенением закрытым замком.
Я дошел, потирая лоб, до соседнего дома и набрал телефонный номер своей жены.
– Послушай… – успел сказать я.
– Иди отсюда скорей. Тут приехали в штатском и в форме, ломятся в дверь, требуют тебя.
Я занимаюсь революцией. Знаю, что ко мне могут придти. Я ожидал их вчера, у меня были для этого основания: моего товарища увезли в другой город с обвинением в терроризме. Но вчера они не пришли, и я забыл о них. Думать о них все время – можно сломать себе мозг.
Не сходя с места, я разобрал мобильный телефон, зафиксировав сигнал которого, меня уже не раз находили, – значит, могут найти и сегодня; покурил, но ничего так и не решив, быстро пересек улицу, сел в первый попавшийся троллейбус и поехал.
Троллейбус прошелестел мимо моего дома. Окна моей квартиры были пусты и спокойны. Стекло не отражало ничьих лиц.
На улице была весна, был май, было прозрачно.
Некоторое время я ехал в странном отупении, почти не напуганный, поглаживал свои сухие ладони пальцами – сначала одну ладонь, потом другую. Троллейбус катился полупустой, и я сидел у окна. Слышалось быстрое скольжение шин.
Я начал разглядывать пассажиров, они были удивительно далеки от меня, словно мы неумолимо разъезжались в разные стороны. Их лица не то, чтобы плыли, – скорей никак не могли запечатлеться на сетчатке глаза. Вот сидит мальчик, вот я перевожу взгляд – и нет мальчика, и я никогда не вспомню, как он выглядел. Вот встает бабушка, я только что смотрел на нее, – но она вышла, и никто не заставить меня рассказать, каким было ее лицо.
Мир стал тихим и струящимся мимо, а я каменел, оседая на дно.
Троллейбус вез меня будто я камень.
Мы проехали мост. Площадь. Перекресток.

Дальше

Высокое солнце припекало лоб; на улице еще было прохладно, а в троллейбусе по-летнему тепло и душно. Я не люблю солнечного света, если рядом нет большой, обильной холодной воды. Дома я стараюсь держать шторы закрытыми и жечь электрический свет.
Но сегодня солнце мне показалось нежным, таким нужным мне.
Я расслабил мышцы лица и спустя время, две или три троллейбусные остановки, понял, что щеки мои и лоб становятся мягкими как глина. Из этой глины можно лепить новое лицо, новый рассудок.
Я жестокий. Черствый и ледяной. Я умею соврать, сделать больно, не чувствовать раскаянья. Я получаю по заслугам, получаю по каменному лицу; но там, где должен быть камень, уже глина, и она ломается, осыпается, оставляет голый костяной остов. Черствый, и ледяной, и мертвый.
И только одна жилка живет на нем, и бьется последней теплой кровью.

Мы начинали жить так: смешавшись, как весенние ветви, листья, стебли. Однажды мама моей жены вошла ранним утром к нам в комнату и увидела нас. Мы спали. Это было самой большой нашей тайной: как мы спали. Другие тайны теперь кажутся смешными.
Потом, уже в полдень, мама моей жены сказала: «Я не знала, не думала, что такое бывает».
Мы лежали лицом к лицу, переплетенные руками и ногами, щека ко лбу, живот к животу, лодыжка за ляжечку, рука на затылке, другая на позвонке, сердце в сердце. Мы так спали всю ночь, из ночи в ночь, месяц за месяцем. Если бы нас решили разорвать, потом бы не собрали единого человека.
Спустя годы, быть может, несколько лет, уставшие, измученные жизнью и суетой, мы стали отдаляться. Нам становилось тесно, душно, дурно. Только прикасались руками, лодыжками, иногда обнимались, – вернее, я обнимал ее, – но она отстранялась во сне, уставшая, почти неживая. Я помню это ночное чувство: когда себя непомнящий человек чуждается тебя, оставляя только ощущение отстраненного тепла, как от малой звезды до дальнего, мрачного, одинокого куска тверди. И ты, тупая твердь, ловишь это тепло, не вправе обидеться.
Поднимаясь утром, мы старались восстановить растерянное за ночь: улыбкой, взглядом, пониманием того, что судьба неизбежна, неизбывна, непреложна. И все крепилось наново: теплое, терпкое, тесное.
За окном проносились авто, в каждом из которых сидела душа чуждая, как метеорит. Как много в мире чужого тепла, о которое не согреться.
Потом мы пили чай на кухне.
Окно этой кухни я видел полчаса назад, проезжая в троллейбусе. Я не хотел никого там увидеть: ни ее, ни пришедших за мной в майский день, чтобы лишить меня тепла, простора, мая, – и надорвать последнюю жилку.
Где теперь мой друг, – подумал я, – куда его повезли? Скоро ли меня привезут к нему, подумал я.
Мой друг носил замечательное и редкое имя – Ильдар Хамазов. Его, конечно же, все звали Хамас.
Последнее время мы части выпивали вместе, у меня водились деньги, я мог себе позволить. Пиво, и водка, иногда еще спирт или глинтвейн – мне нравится смешивать разные напитки, я долго не пьянею, и не очень знаю, бывает ли у меня похмелье, потому что с обеда следующего дня начинаю понемногу выпивать снова. Это не сказывалось на работоспособности моей и Хамаса, мы делали свои дела еще суровей и веселее.
Он был большого роста, широк в плечах, замес восточной по отцу и русской по матери крови сотворил красивого, внятного, честного человека.
Он выглядел добродушным и обаятельным. Всегда в чистой одежде, без единого мужского запаха, розовый и улыбчивый, как будто только что отменно поспал, бодро умылся, лихо начистил зубы и вышел из ванной к хорошим гостям: белая улыбка на большом лице.
В нем присутствовали черты, которые так симпатичны мне в людях мужеского пола: он был совершенно равнодушен к деньгам, мог сорваться и приехать на помощь в любое время дня и ночи, никак не выказывал больного и суетливого интереса к женщинам, и никогда о них не говорил.
Он равно не был похож ни на похотливых сынов востока, ни на недавнюю породу русских мужиков, которые только так и думают о себе: как о натуральных мужиках, с двумя тяжелыми «ж» по середине.
Мужик в представлении этой породы все время должен быть вроде как расслаблен, но на самом деле мучительно напряжен, даже чуть-чуть набычен в неустанных попытках профильтровать каждое обращенное к нему слово: а не содержится ли в этом слове некий подвох, некое сомнение в том, что он мужик, он мужик, он муж-жик, блядь.
С ними и вести себя надо подобающим образом: мол, и я той же самой породы, смотри, как я несу свое внешне почти неприметное, но внутри тяжелое, как чугунные яйца, достоинство. О, как его несу. Только тронь его, сразу узнаешь, сколько во мне чугуна.
Я так умею, много раз так делал, это не сложно, только надоедает быстро.
А Хамас, да, был совсем не такой. Я чувствовал себя очень просто с ним, и ему, уверен, было также хорошо.
Выпивая или не выпивая, мы что-то рассказывали друг другу о себе, с такой ласковой добротой, с таким нежным вниманием – подобное, помню, было только в пацанском возрасте, когда лет в двенадцать, после хорошей рыбалки, после красивого и пышного дождя, от которого спасали хлесткие, ненадежные кусты, мы шли с навек забытым товарищем по нестерпимо красивому лугу, и огромная радость мира чуть ли не в последний раз сделала нас хорошими, честными, веселыми, совсем-совсем не взрослыми.
И вот это ощущение возвращалось, и мы, говорю, рассказывали о себе – а потом друг о друге, – только хорошее, и вовсе без желания подольститься. К чему нам это – нам ни к чему. Нам нечего было взять друг у друга и нечего предложить.
Мы водили вместе, вдвоем – страстные, бесстрашные колонны пацанвы по улицам самых разных городов нашей замороченной державы, до тех пор, пока власть не окрестила всех нас разом мразью и падалью, которой нет и не может быть места здесь.

Я сидел в троллейбусе и ловил себя на том, что глиняное мое, из сырой и свежей глины, лицо расползлось в улыбке при воспоминании о Хамасе.
«Было бы славно, если бы он сидел сейчас тут, в троллей…» – начал я, и запнулся посредине мысли.
На очередном повороте гончарного круга улыбку стерли с лица моего, и я сказал себе, что никого, никого, никого мне не надо сейчас.
«Хамас, прости меня».
Мне всегда казалась странной присказка о смерти, которая хороша на людях. А я не хочу ни гибели, ни другой боли прилюдной. Животные куда умнее, они хоть и совокупляются бесстыдно, зато подыхать уползают в тайные углы.
Я не очень хотел разделять с миром свое счастье в иные времена, да и кому оно было нужно; но и унижением никогда делиться не хотел. Я ни разу не звал свою любимую на красно-черно знаменные шествия: мне не хотелось, чтобы она видела, как чужие люди будут волочить меня по асфальту.
«Держись, Хамас, – сказал я примирительно, – Все там будем. Скоро и меня привезут. Они ждут уже… настоящие муж-жики…»

Я представил, как они ходят там сейчас, в моей квартире, выспрашивая у моей женщины, когда я ушел, куда я ушел, когда приду, куда я приду. И она сидит и смотрит на них с ненавидящим, презрительным лицом; ей даже не пришлось стирать эти выражения с лица – за несколько минут до их прихода она так же смотрела на меня.
Мерзость и падаль, я давно потерял в себе человека, не звал его, и он не откликался.
И она звала его во мне, но он не откликался и ей.
Потом, говорю я, еще годы спустя мы совсем перестали прикасаться друг к другу: спали рядом, тихие, как монахи. Но не в силах выносить эту отдаленность, я всегда, едва она засыпала, еле слышно касался ее ножки своей ногой – знаете, там, у пятки, на щиколотке есть синяя жилка? Этой жилкой я цеплялся за нее, единственной и слабой.
На этой жилке все держалось, на одной.
Во время поворота троллейбус потерял провода и стоял, красивый, красный, размахивая мертвым усом.
Редкие пассажиры сразу припали к окнам: ну что они там надеялись увидеть, ну какую новость разузнать.
Вышел спокойный водитель, натягивая грязные, в прошлом белые перчатки. Через минуту троллейбус загудел, и все облегченно выдохнули. Кондуктор при этом имела такой вид, словно сама лично приняла участие в исправлении разлада.
Кондуктора, я заметил, часто ведут себя в транспорте так, будто находятся в своих владениях. «В моем троллейбусе так никто не ездит», – говорят они гордо. «В моем… у меня… я вам говорю…»
Как люди хотят обладать чем-либо. Как хочется владеть хотя бы троллейбусом.

Иногда я косился на проезжую часть: в голове крутилась нелепая мысль, что сейчас я примечу авто с задерганными оперативниками, которые во все глаза рассматривают транспорт – и, о, удача! – вдруг видят в троллейбусе меня, размягченного и почти лиричного, лоб в стекло, взгляд пустой и светлый.
«По запаху они, что ли, тебя найдут», – издевался я сам над собой, иногда, впрочем, продолжая посматривать на пролетающие мимо неспешного троллейбуса машины.
«…А что, – вернул я себя к оставленной только что мысли, – Был бы Хамас, побежали б сейчас в Русь, вдвоем. Скажем, поехали б к моему деду, в черноземную его губернию. Дед обрадовался бы, баню натопил… Самогончики потом, с сальцом, а…»
Ни к какому деду мы не поедем, оборвал я себя.
И ты один не поедешь. Что ты будешь там делать, палкой в земле ковыряться?
К тому же дед не в тайге живет, а в ста метрах от столичной трассы. Если тебя ищут, то все равно найдут. Представь, каково деду будет смотреть, как любимого внука за шиворот потащат со двора…
По улицам, услышавшие весну, уже в юбках, уже в туфельках шли молодые русские женщины. В горячие бедра лучших из них вмонтирован элегантный маятник. В его движении вовсе нет точности и надежности, зато всегда присутствует надежда.
Я проследил движение одного, в коричневой упругой юбке маятника, и понял, что мне движение его неинтересно, и надежды никакие не важны.
Хорошо остаться без надежды, когда пустое сердце полно легкого сквозняка. Когда понимаешь, что все люди, которые держали тебя за руки, больше не удержат тебя, и твои запястья выскользнут.
Раньше мы, да, все время держали друг друга за руки, я и она.
Проезжая город, я мог вспомнить каждую улицу, остановку, лавочку, каждый сквер, каждую аллею, каждый парк: все это было пройдено вместе, рука в руку, вдоль и наискосок. Куда же мы шли, куда шли мы, куда завлекло ее и меня.
А ведь какое было счастье: тугое, как парус.
Троллейбус вывернул мимо ларька, мимо светофора, ослепшего на солнце, мимо столба, уклеенного объявлениями о досуге, мимо резко вставшего прохожего в зимнем еще пальто. И здесь солнце, которое до сих пор бродило где-то над крышей троллейбуса, вдруг прянуло мне в глаза со всей силы, как окатило из весенней бадьи.
«Господи, спасибо тебе, – сказал я вдруг, нежданно для себя, с искренностью такой, какая была разве что в моем первом, новорожденном крике, – Спасибо тебе, Господи: у меня было так много счастья, я задыхался от счастья, мне полной мерой дали все, что положено человеку: прощение, жалость! безрассудный пульс нежности!»
«Верность и восхищение – только это нужно мужчине, это важнее всего, и у меня было это, у меня этого было с избытком!» – вдруг вспомнил я с благодарностью.
Я благодарил радостным сердцем и глазами, которые смотрели на солнце и видели огромный свет.
«Еще я знаю, что такое ладонь сына и дыхание дочери, – сказал я себе тихо, – но если я буду думать об этом еще секунду, я умру с расколотым сердцем».

Кондуктор уже посматривала на меня с раздражением, она поняла, что еду я, уже почти полный круг, в никуда. Ей явно хотелось сказать, что ее троллейбус не для того пущен в город, чтобы катать бездельников.
Мы приближались к мосту. Площади. Перекрестку.
«Мне нечего терять, у меня все уже было», – сказал я вслух и улыбнулся живым, казалось мне, обретшим новые мышцы, новую кожу, новую кровь, лицом.
«Мне нечего терять, у меня все было и никто этого не отберет», – сказал я себе.
«Я не волк, чтобы бегать от вас», – сказал я еще и вышел из троллейбуса.
«Я иду домой», – добавил я, закуривая на ходу.
Я не сбавлял хода и шел, легко отталкиваясь от земли, глядя в землю и улыбаясь самому себе. У подъезда я ловким щелчком бросил бычок, он отлетел далеко, и, проследив его полет и его падение, я увидел ботинок, наступивший на мягко прикусанный мною фильтр.
– Хамас, твою мать! – сказал я, и мы засмеялись.
– Мать твою, Хамасище! – закричал я, и мы обнялись. – Ты откуда? Ты сбежал?
– Все нормально, – сказал он.
– А меня дома ждут, – внезапно вспомнил я с горечью, заглядывая Хамасу в глаза: может, он придумает что-нибудь, он на свободе теперь.
– Не, уже не ждут, – уверенно ответил Хамас, – Только что вышли. Между прочим, приветливо со мной поздоровались. «Приехал уже?» – спрашивают. «Приехал», – говорю. Велели передать тебе привет. Сказали, чтоб ты еще погулял. Сегодня на тебя отбой.
– Серьезно, Хамас?
– О таком не шутят. Это спецотдел конторы – по борьбе с терроризмом. Они возили меня в Саранск на опознание, и тебя хотели везти. Но меня не опознали, и с тобой они передумали.
Мы перетаптывались, подталкивали друг друга, и мне хотелось немного станцевать или сделать кому угодно что-нибудь нежное. В мусорном контейнере, суровый и внимательный, ворошился бомж, и я с трудом удержался от желания обнять его и поцеловать в мохнатый и пахучий затылок.
Выйдя с Хамасом на майскую улицу, мы купили себе мороженого, и ели его, похохатывая влажными, белыми ртами. Мягкий асфальт стелился нам под ноги и каждый встречный, блудный пес приветствовал нас хвостом, как единобеспородных; а иной из них влажно касался моей, выставленной навстречу ладони своим мокрым, весенним носом.
Вечером мы опять поругались с женой.

Захар Прилепин

@темы: story

---

иногда

А иногда так, знаете, скажешь что-нибудь не в тему. И знаешь ведь, что не в тему, а продолжаешь, потому что потрясающие вещи на самом деле говоришь.

Но тебя не услышат, потому что "тема" - это какая-то очередная псевдоинтересная квази-интеллектуальная чушь.

И тогда замолкаешь, и хочется махнуть рукой. И грустно смотришь на мигающий желтый.

---

Я хочу.

я хочу, чтобы ты была рядом
я хочу, чтобы сигареты никогда не заканчивались, а в моем новом Zippo всегда играл озорной и дерзкий огонь
я хочу, чтобы та самая песня не кончалась столько, сколько мне нужно
я хочу, чтобы нас никто не мог потревожить без веской причины
я хочу, чтобы за мной бегал весь мир, вместо того, чтобы бегать за миром
я хочу, чтобы ты была счастлива. желательно - рядом со мной.



C любовью, Пишущий Картридж.

@темы: feelings

---

Слушайте, идите..

Итак, включаем музыку и читаем.

Green Day - Boulevard of Broken Dreams


Как же мне надоело.

Близкие по крови - родители, брат... твердят, что у меня ничего не выйдет, что я ничего не добьюсь. Но самое обидное - мои близкие, родные мне не-родственники с этим явно согласны. Я вижу это в каждом действии, в каждой шутке про "маленького наивного мальчика". Вы меня бесите.
Мои идеи наивны, у меня ничего не выйдет, это невозможно, у меня не получится? Fuck off.



Сначала покажите, что получилось у вас, с вашими-то "умными" идеями.
Не надо мне указывать. Не надо на меня давить. Если вам есть до меня дело и вы хотите "как лучше" - не поленитесь, убедите меня. Ваше закатывание глаз мне не даст ровно ничего и не изменит ни малейшего моего решения. Потому что мне пофиг на реакцию. Мне нужны аргументы. А не тупая злость.

Если вас не устраиваю лично я - пиздуйте найдите того, кто будет вас устраивать лучше.
Гугл в помощь.

С любовью, Пишущий Картридж.

@музыка: Green Day - Boulevard of Broken Dreams

@темы: angry

---

WTF?!

Ну что ж, рассмотрим ситуацию.
Чудесный экшен. Безумный кайф.
И тут мы, значит, садимся с этаким видом, будто неожиданно настал миру пиздец апокалипсис, жизнь закончена и летят души грешников в аду жариться.

Прихожу домой. Проверяю соц. сети. Тут, значит, вот такой твит: "Что вообще происходит. Я не я.. вокруг всё слишком жизненное. И где мой фильм, не слышу саундтрека совсем."

Разбираемся. Ну, во-первых, лично я - слышал саундтрек, и хороший такой саундтрек. Громкий.
Во-вторых. Итальянский сдан, экология почти сдана. В жизни все замечательно, не считая бесящуюся на опоздания маму. (Ну, единственное, я бы еще здоровье проверил на ее месте (не мамы, а Хэнки).)
В-третьих, все живы, у -123- все хорошо и она благополучно прилетает в субботу.

Итак. наша жизнь прекрасна со всех сторон, не считая всякой ерунды, о которой Карлсон бы сказал: "Хуйня, Малыш" "Пустяки, дело житейское".

Но мы снова загоняемся. Хотя нет, вот в контактик пишем, вот мы из загонов вылезаем... А, так вот в чем дело было. Уфф.

Ну тогда все хорошо.

Looove.

P.S. :



Красивые такие коробочки.

У меня все.

С любовью, Пишущий Картридж.

@темы: love, something new

---

First love, говоришь.

Ну а теперь, значит, ей ее first love присылает подарки. Аккурат, значит, к нашему маленькому, но юбилею. Vin d'Alsace. И вот картинка значит.



Ну нет, что Вы, у меня вовсе нет никаких чуйств по этому поводу, что Вы. Я спокоен, как оловянный солдатик перед печкой.

У меня все.

С любовью, значит, Пишущий Картридж.

@темы: агаа!

---

Suddenly.

Сегодня.. неожиданно созвонился с Алиной. Давно я с ней не общался не по интернету... Потрясающий разговор вышел, почти до четырех утра. Интересная, сочная, яркая личность. Клинический параноик... Выраженный рисунок характера. Cложившийся, и в то же время ищущий взгляд на жизнь.
Мне кажется, я много от этого человека смогу получить. Как знаний и опыта, так и полезных знакомств. И буду рад, если смогу и сам что-то дать.

Я в восхищении и под впечатлением. Вдохновлен.



У меня все.

С любовью, Пишущий Картридж.

P.S. Горжусь любимой. Сдала итальянский лучше всех. Поздравляю!

@настроение: inspired

@темы: Inspiration, something new, future

---

It's a new life for me.. and I'm feeling good.

Yahoo! Новая жизнь началась. Прощай HSE, теперь я МГИМОвец.



Кстати, спасибо, что приехала вчера. Мне тебя не хватало.



У меня все.

С любовью, Пишущий Картридж.

---

Сегодня.

Недавно мне задали вопрос: а ты можешь сформулировать хоть какие-то вещи, за которые ты любишь свою девушку? И я зашел в тупик, ибо никогда не пытался найти в Ляпе что-то, за что она стóит или не стóит моей любви. Это глупо. Для меня - она прекрасна во всех отношениях.

А сегодня я провожал ее домой. Мы ехали в метро в адовой давке, прижавшись друг к другу. Она была такой уставшей, такой потерянной и утомленной своими проблемами.. Обняла меня и уткнулась мне носом в плечо. И я почувствовал себя нужным, сильным и мужественным, в буквальном смысле поддерживающим.

Я понял, что люблю ее и за это тоже: за то, что позволяет себе быть слабой со мной, и позволяет мне быть сильным с ней и чувствовать себя мужчиной.

У меня все.



С любовью, Пишущий Картридж.

@настроение: addicted

@темы: love